Стихи про спорт поэтов XX века
Здесь опубликованы лучшие стихотворения о спорте авторов XX века. Если вам известны талантливые стихи про спорт современных поэтов — присылайте в комментарии, мы обязательно рассмотрим их и разместим на этой странице.
Владимир Высоцкий
Утренняя гимнастика
Вдох глубокий. Руки шире.
Не спешите, три-четыре!
Бодрость духа, грация и пластика.
Общеукрепляющая,
Утром отрезвляющая,
Если жив пока еще —
гимнастика!
Если вы в своей квартире —
Лягте на пол, три-четыре!
Выполняйте правильно движения.
Прочь влияния извне —
Привыкайте к новизне!
Вдох глубокий до изне-
можения.
Очень вырос в целом мире
Гриппа вирус — три-четыре! —
Ширятся, растет заболевание.
Если хилый — сразу в гроб!
Сохранить здоровье чтоб,
Применяйте, люди, об-
тирания.
Если вы уже устали —
Сели-встали,сели-встали.
Не страшны вам Арктика с Антарктикой.
Главный академик Иоффе
Доказал — коньяк и кофе
Вам заменят спорт и профи-
лактика.
Разговаривать не надо.
Приседайте до упада,
Да не будьте мрачными и хмурыми!
Если вам совсем неймется —
Обтирайтeсь, чем придется,
Водными займитесь проце-
дурами!
Не страшны дурные вести —
Мы в ответ бежим на месте.
В выигрыше даже начинающий.
Красота — среди бегущих
Первых нет и отстающих!
Бег на месте обще-
примиряющий.
Лыжный прыжок
Для состязаний быстролетных
на том белеющем холму
вчера был скат на сваях плотных
сколочен. Лыжник по нему
съезжал со свистом, а пониже
скат обрывался: это был
уступ, где становились лыжи
четою ясеневых крыл.
Люблю я встать над бездной снежной,
потуже затянуть ремни…
Бери меня, наклон разбежный,
и в дивной пустоте — распни.
Дай прыгнуть, под гуденье ветра,
под трубы ангельских высот,
не семьдесят четыре метра,
а миль, пожалуй, девятьсот.
И небо звездное качнется,
легко под лыжами скользя,
и над Россией пресечется
моя воздушная стезя.
Увижу инистый Исакий,
огни мохнатые на льду,
и, вольно прозвенев во мраке,
как жаворонок, упаду.
Скалолазка
Я спросил тебя: — Зачем идете в горы вы?-
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой.
— Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово! —
Рассмеялась ты и взяла с собой.
И с тех пор ты стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Первый раз меня из трещины вытаскивая,
Улыбалась ты, скалолазка моя.
А потом, за эти проклятые трещины,
Когда ужин твой я нахваливал,
Получил я две короткие затрещины —
Но не обиделся, а приговаривал:
— Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Каждый раз меня по трещинам выискивая,
Ты бранила меня, альпинистка моя.
А потом на каждом нашем восхождении —
Ну почему ты ко мне недоверчивая?! —
Страховала ты меня с наслаждением,
Альпинистка моя гуттаперчевая.
Ох, какая ты неблизкая, неласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,
Ты ругала меня, скалолазка моя.
За тобой тянулся из последней силы я,-
До тебя уже мне рукой подать.
Вот долезу и скажу: — Довольно, милая!..-
Тут сорвался вниз, но успел сказать:
— Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Мы теперь одной веревкой связаны —
Стали оба мы скалолазами.
На дистанции четвёрка первачей
На дистанции — четверка первачей,-
Каждый думает, что он-то побойчей,
Каждый думает, что меньше всех устал,
Каждый хочет на высокий пьедестал.
Кто-то кровью холодней, кто горячей,-
Все наслушались напутственных речей,
Каждый съел примерно поровну харчей,-
И судья не зафиксирует ничьей.
А борьба на всем пути —
В общем, равная почти.
«Расскажите, как идут,
бога ради, а?»
«Телевиденье тут
вместе с радио!
Нет особых новостей —
все ровнехонько,
Но зато накал страстей —
о-хо-хо какой!»
Номер первый — рвет подметки как герой,
Как под гору катит, хочет под горой.
Он в победном ореоле и в пылу
Твердой поступью приблизится к котлу.
Почему высоких мыслей не имел?-
Потому что в детстве мало каши ел,
Голодал он в этом детстве, не дерзал,-
Успевал переодеться — и в спортзал.
Что ж, идеи нам близки —
Первым лучшие куски,
А вторым — чего уж тут,
он все выверил —
В утешение дадут
кости с ливером.
Номер два — далек от плотских тех утех,-
Он из сытых, он из этих, он из тех,-
Он надеется на славу, на успех —
И уж ноги задирает выше всех.
Ох, наклон на вираже — бетон у щек!
Краше некуда уже, а он — еще!
Он стратег, он даже тактик, словом — спец,-
Сила, воля плюс характер — молодец!
Четок, собран, напряжен
И не лезет на рожон,-
Этот — будет выступать
на Салониках,
И детишек поучать
в кинохрониках,
И соперничать с Пеле
в закаленности,
И являть пример целе-
устремленности!
Номер третий — убелен и умудрен,-
Он всегда — второй надежный эшелон,-
Вероятно, кто-то в первом заболел,
Но, а может, его тренер пожалел.
И назойливо в ушах звенит струна:
У тебя последний шанс, слышь, старина!
Он в азарте — как мальчишка, как шпана,-
Нужен спурт — иначе крышка и хана!
Переходит сразу он
В задний старенький вагон,
Где былые имена —
прединфарктные,
Где местам одна цена —
все плацкартные.
А четвертый — тот, что крайний, боковой,-
Так бежит — ни для чего, ни для кого:
То приблизится — мол, пятки оттопчу,
То отстанет, постоит — мол, так хочу.
Не проглотит первый лакомый кусок,
Не надеть второму лавровый венок,
Ну а третьему — ползти на запасные пути…
Сколько все-таки систем
в беге нынешнем! —
Он вдруг взял да сбавил темп
перед финишем,
Майку сбросил — вот те на!-
не противно ли?
Поведенье бегуна —
неспортивное!
На дистанции — четверка первачей,
Злых и добрых, бескорыстных и рвачей.
Кто из них что исповедует, кто чей?
…Отделяются лопатки от плечей —
И летит уже четверка первачей!
Песня про правого инсайда
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-вe»,-
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».
Ох, инсайд! Для него — что футбол, что балет,
И всегда он играет по правому краю,-
Справедливости в мире и на поле нет —
Потому я всегда только слева играю.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-вe»,-
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».
Вот инсайд гол забил, получив точный пас.
Я хочу, чтоб он встретился мне на дороге,-
Не могу: меня тренер поставил в запас,
А ему сходят с рук перебитые ноги.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-вe»,-
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».
Ничего! Я немножечко повременю,
И пускай не дают от команды квартиру —
Догоню, я сегодня его догоню,-
Пусть меня не заявят на первенство миру.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-вe»,-
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».
Ничего! После матча его подожду —
И тогда побеседуем с ним без судьи мы,-
Пропаду, чует сердце мое — попаду
Со скамьи запасных на скамью подсудимых.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-вe»,-
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».
Песенка про прыгуна в длину
Что случилось, почему кричат?
Почему мой тренер завопил?
Просто — восемь сорок результат,-
Правда, за черту переступил.
Ох, приходится до дна ее испить —
Чашу с ядом вместо кубка я беру,-
Стоит только за черту переступить —
Превращаюсь в человека-кенгуру.
Что случилось, почему кричат?
Почему соперник завопил?
Просто — ровно восемь шестьдесят,-
Правда, за черту переступил.
Что же делать мне, как быть, кого винить —
Если мне черта совсем не по нутру?
Видно, негру мне придется уступить
Этот титул человека-кенгуру.
Что случилось, почему кричат?
Стадион в единстве завопил…
Восемь девяносто, говорят,-
Правда, за черту переступил.
Посоветуйте, вы все, ну как мне быть?
Так и есть, что негр титул мой забрал.
Если б ту черту да к черту отменить —
Я б Америку догнал и перегнал!
Что случилось, почему молчат?
Комментатор даже приуныл.
Восемь пять — который раз подряд,-
Значит — за черту не заступил.
Песенка про прыгуна в высоту
Разбег, толчок… И — стыдно подыматься:
Во рту опилки, слезы из-под век,-
На рубеже проклятом два двенадцать
Мне планка преградила путь наверх.
Я признаюсь вам, как на духу:
Такова вся спортивная жизнь,-
Лишь мгновение ты наверху —
И стремительно падаешь вниз.
Но съем плоды запретные с древа я,
И за хвост подергаю славу я.
У кого толчковая — левая,
А у меня толчковая — правая!
Разбег, толчок… Свидетели паденья
Свистят и тянут за ноги ко дну.
Мне тренер мой сказал без сожаленья:
«Да ты же, парень, прыгаешь в длину!
У тебя — растяженье в паху,
Прыгать с правой — дурацкий каприз,-
Не удержишься ты наверху —
Ты стремительно падаешь вниз».
Но, задыхаясь словно от гнева я,
Объяснил толково я: главное,
Что у них толчковая — левая,
А у меня толчковая — правая!
Разбег, толчок… Мне не догнать канадца —
Он мне в лицо смеется на лету!
Я снова планку сбил на два двенадцать —
И тренер мне сказал напрямоту,
Что начальство в десятом ряду,
И что мне прополощут мозги,
Если враз, в сей же час не сойду
Я с неправильной правой ноги.
Но я лучше выпью зелье с отравою,
Я над собой что-нибудь сделаю —
Но свою неправую правую
Я не сменю на правую левую!
Трибуны дружно начали смеяться —
Но пыл мой от насмешек не ослаб:
Разбег, толчок, полет… И два двенадцать —
Теперь уже мой пройденный этап!
Пусть болит моя травма в паху,
Пусть допрыгался до хромоты,-
Но я все-таки был наверху
И меня не спихнуть с высоты!
Так что съел плоды запретные с древа я,
И поймал за хвост славу я,-
Пусть у них толчковая — левая,
Но моя толчковая — правая!
Про конькобежца-спринтера
Десять тысяч — и всего один забег
остался.
В это время наш Бескудников Олег
зазнался.
Я, — говорит, — болен, бюллетеню, нету сил! —
и сгинул.
Вот наш тренер мне тогда и предложил
— беги, мол!
Я ж на длинной на дистанции помру —
не охну.
Пробегу, быть может, только первый круг —
и сдохну!
Но сурово эдак тренер мне —
мол, надо, Федя!
Главное дело, чтоб воля, говорит, была
к победе.
Воля волей, если сил невпроворот!
а я увлекся —
Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, —
и спекся.
Подвела меня — ведь я предупреждал! —
дыхалка.
Пробежал всего два круга и упал…
а жалко.
И наш тренер, экс- и вице-чемпион
ОРУДа,
Не пускать меня велел на стадион,
Иуда!
Ведь вчера мы только брали с ним с тоски
по «банке»,
А сегодня он кричит: — Меняй коньки
на санки!
Жалко тренера — он тренер неплохой…
ну и бог с ним —
Я ведь нынче занимаюсь и борьбой
и боксом.
Не имею больше я на счет на свой
сомнений —
Все вдруг стали очень вежливы со мной —
и тренер.
Песня сентиментального боксера
Удар, удар, еще удар, опять удар — и вот
Борис Будкеев (Краснодар) проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу, вот я едва ушел,
Вот — апперкот, я на полу, и мне нехорошо.
И думал Будкеев, мне челюсть кроша:
«И жить хорошо, и жизнь хороша!»
При счете «семь» я все лежу, рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу, и мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу я силы берегу, —
Бить человека по лицу я с детства не могу.
Но думал Будкеев, мне ребра круша :
«И жить хорошо, и жизнь хороша!»
В трибунах свист, в трибунах вой: — Ату его, он трус!..-
Будкеев лезет в ближний бой, а я к канатам жмусь.
Но он пролез — он сибиряк, настырные они.
И я сказал ему : — Чудак! Устал ведь, отдохни!
Но он не услышал, он думал, дыша,
Что жить хорошо и жизнь хороша.
А он все бьет — здоровый черт! Я вижу — быть беде.
Ведь бокс — не драка, это спорт отважных и т. д.
Вот он ударил раз, два,три — и сам лишился сил.
Мне руку поднял рефери, которой я не бил.
Лежал он и думал: что жизнь хороша…
Кому — хороша, а кому — ни шиша.
Владимир Набоков
LAWN-TENNIS
Юноша, белый и лёгкий, пёстрым платком подпоясан;
ворот небрежно раскрыт, правый отвернут рукав.
Встал он, на гладком лугу, за черту, проведённую мелом,
голову поднял с улыбкой, мяч серебристый подкинул, –
выгнувшись, плавно взмахнул многострунной широкой лаптою
миг, – и со звуком тугим мяч отлетает и бледной
молнией падает там, где стоит, ожидая, такой же
юноша, белый и лёгкий; миг, ‒ и со звуком ответным
мяч возвращается вновь через сетку, чуть вздутую ветром.
Мягкие синие тени бегут по траве озарённой.
Поодаль зыблется вяз. На ступени, у двери стеклянной,
лоснится лейка забытая. Дышат, блестят занавески.
В доме прохладно и пусто, а тут, на упругой поляне,
гонится ветер за солнцем, и будет до вечера длиться
лёгких мячей перезвон, ‒ юности белой игра…
Подруга боксёра
Дрожащая, в змеином платье бальном,
и я пришла смотреть на этот бой.
Окружена я черною толпой:
мелькает блеск по вырезам крахмальным,
свет льется, ослепителен и бел,
посередине залы, над помостком.
И два бойца в сиянье этом жестком
сшибаются… Один уж ослабел.
И ухает толпа. Могуч и молод,
неуязвим, как тень,— противник твой.
Уж ты прижат к веревке круговой
и подставляешь голову под молот.
Все чаще, все короче, все звучней
бьет снизу, бьет и хлещет этот сжатый
кулак в перчатке сально-желтоватой,
под сердце и по челюсти твоей.
Сутулишься и екаешь от боли,
и напряженно лоснится спина.
Кровь на лице, на ребрах так красна,
что я тобой любуюсь поневоле.
Удар — и вот не можешь ты вздохнуть,—
еще удар, два боковых и пятый —
прямой в кадык. Ты падаешь. Распятый,
лежишь в крови, крутую выгнув грудь.
Волненье, гул… Тебя уносят двое
в фуфайках белых. Победитель твой
с улыбкой поднимает руку. Вой
приветственный,— и смех мой в этом вое.
Я вспоминаю, как недавно, там,
в гостинице зеркальной, встав с обеда,-
за взгляд и за ответный взгляд соседа
ты бил меня наотмашь по глазам.
Осип Мандельштам
Средь аляповатых дач, где шатается шарманка,
Сам собой летает мяч, как волшебная приманка.
Кто, смиривший грубый пыл, облеченный в снег альпийский,
С резвой девушкой вступил в поединок олимпийский?
Слишком дряхлы струны лир: золотой ракеты струны
Укрепил и бросил в мир англичанин вечно-юный!
Он творит игры обряд, так легко вооружённый,
Как аттический солдат, в своего врага влюбленный!
Май. Грозовых туч клочки. Неживая зелень чахнет.
Всё моторы и гудки, – и сирень бензином пахнет.
Ключевую воду пьёт из ковша спортсмен весёлый;
И опять война идёт, и мелькает локоть голый!