Антон Сергеев

Вечер в реке утопил звук
Сонных машин и зажег свет
Мягкий и влажный. Луны круг
Виснет на ветке ольхи. Нет

Ни воздыханий, тоски нет.
Просто неясная грусть-тень,
Словно предчувствие тех лет,
Что не минули еще; тех

Несостоявшихся снов, встреч,
Ради которых пока жив.
Каждое слово твое, речь
Тихой реки и наклон ив

Только и ради того, чтоб
Вечер однажды сгустил даль,
И твои руки согрел тот,
Кто безнадежно тебя ждал,

Кто продирался к тебе, пел
Песни твои и стонал от
Боли твоей и грехов, дел
Вольных, невольных. Смотри: вот

Вечер в реке утопил звук
Сонных машин и зажег свет.
Слушай руками тепло рук
Друга, которого нет… нет.

Антон ©ергеев

Дождь над лугами

Чуть проясняется;
луч из похожего
На крокодила
лохматого облака
Выпал в простор
непорочно-нехоженный,
Выпал, разбрызгался
радужным всполохом.

Вымокли вещи,
футболка в облипочку,
Хлюпают кеды,
и капли за шиворот
Катятся,
вдоль позвоночника —
ниточкой,
Струйкой морозящей;
джинсы — отстирывать,

Ну, да и ладно.
Под кленом раскидистым
С тела промокшие ткани
отлепятся —
Греть на себе их
бессмысленным видится;
Мы с тобой ливня
заложник и пленница.

Мы в первобытности
и первозданности,
И на обмен нам —
природа —
до рая, вся:
Крепко обнявшись
в томительной радости,
В шуме дождя
горячо растворяемся.

---

***

Ураган разметет флюгера и кровли,
Дернет тросы на Банковском с диким гиком —
Вырвет глотки грифонам —
Истошно кровью
Изойдут златокрылые безъязыко;
Безъязыко и дико,
Беззвучно взвоют,
Рухнут в воду,
И воду расточит камень,
Если хрупкая,
Если с хрустальным звоном
Невзначай поломается ось земная,
Если лопнет печально земная струнка
И расхлещет свободно и страшно воздух…

Не отдергивай — слышишь, не надо — руку.
Это больно и более чем серьезно.

Кружит мост над каналом,
На нем зверушки,
Что растят из голов фонари-помпоны,
Спас поодаль на кровушке тоже кружит.
В непрестанном круженье весь город стонет,
Стонет, вертится, терпит —
Куда деваться.
По секрету:
Вращенье — всего основа,
Красота динамических трансформаций,
Вечность вечного
И простота простого.
И на чем же всей этой фигне вертеться,
Чтобы кошкам на Банковском было няшно?
Непрерывно и тонко
От сердца к сердцу
Ось земная идет через руки наши.

---

***

Мяч был подарен на пятое лето жизни.
Теннисный мячик — прыгучий, веселый, яркий.
Можно сознаться: ты рад ему был, как шизик.
Собственно, что? Как обычный пацан подарку.

Если во двор — обязательно с ним в кармане.
Круглый резиновый друг непременно нужен
В каждой игре. Он по окнам летал — нормально,
Кошек пугал и прикольно скакал по лужам.

Взрослые ели, смеялись, ловили рыбу —
К озеру съездили как-то в конце недели,
Теннисный мячик случайно в кусты упрыгал
И оказался навеки тобой потерян.

Прошлое дело — в подушку ревел ночами,
Мать обещала конструктор купить в апрашке,
Не понимала причин, глубины печали:
Мячику там одиноко, темно и страшно.

Вырос, окреп и давненько страну покинул,
Детские беды теперь вспоминать забавно.
Хуле: успешен, женат и вообще — a winner! —
Жизнь протекает размеренно, четко, плавно.

Только обхватишь (эх, Бродский) рукой колени,
Куришь полночи, сосешь потихоньку пиво,
Зная, что где-то на той стороне вселенной
Мяч до сих пор одиноко лежит в крапиве.

---

***

Будешь ты далеко, не близко —
Отыскать мне тебя легко.
Знаю я, отчего нарциссы
Расцветают среди снегов

И насколько тепло повинно,
Если где-то в урочный миг
Ледоход сносит мост, лавиной
Обрывается вниз ледник,

Почему под горячей лаской
Там, где небо чуть-чуть светлей,
Исчезает громадный айсберг
В бирюзовых глазах морей.

Чудеса тепловых контрастов
В пыль разрушить гранит грозят.
Мне с того не печаль, а радость —
Зной во льдах потерять нельзя.

И пока осязает кожа
Переменчивость ветерка,
Мне тебя никогда не сложно
По горячим следам искать.

---

***

Темный лес многолик. Темный лес многостволен и нем.
Не ходить бы в него, не шарахаться всполохов черных,
От совиных холодных ухохотов не цепенеть,
В гиблых топких распадках не мерзнуть, зубами не щелкать.

Не пускает в себя темный лес, не пускает к себе.
По ногам вяжет петли, цепляется, бьет подмаренник,
И глаза не сберечь от секущих и хлестких стеблей,
Не вздохнуть в удушающих кольцах болотных вихрений.

В глубине непроглядной чащобы — не знает никто,
Ни полсловом, ни слухом — белеют лилейные чашки,
Над травой, не касаясь травы, над озерным стеклом
Ленты белые кружатся, светятся, девушки пляшут.

Сон не сон, и откуда волшебные звуки в лесу —
Не услышать нельзя и почти невозможно поверить.
Над водой ленты белые девушек в танце несут,
И скользят, и струятся, и льются, и льются на берег.

В непроглядном и темном бору на поляне закат
Прожигает малиновым светом ветвистую гущу.
Почему-то понятно: невидимый есть музыкант,
И понятно — счастливее самых счастливых живущих.

Темный лес многостволен и зол, и не надо наглеть.
Не пробраться к поляне, не стоит, не хватит стараний.
Не узнать: расцарапана рожа в зеркальном стекле,
А в руке почему-то забытая флейта-сопрано.

---

***

И правильно, что по природе в человека
Заложена возможность уходить.
Идти, не приходя, не убегая, бегать —
Не может быть абсурднее. Один

Естественный и очень эффективный принцип
Разнообразит скучный горизонт:
Исчезнуть, с панорамой слиться, испариться.
Эм.. Как там было? Спать и видеть сон.

Собраться второпях, дорожным пыльным вихрем
Стереть неосторожные следы,
И чтобы возгласы, слова и жесты стихли,
И чтоб, как в сказке, заклубился дым,

Развеивая взгляды, лица в миллионы
Неясных и разрозненных частиц,
Несуществующих, по сути, обертонов,
Затерянных в несказанном «прости».

Чтоб не было ключей на плоскости комода,
Объятий, поцелуев в зеркалах —
Одна безбрежно-безграничная свобода,
Как чистый лист, пронзительно бела.

Уйду. Уйду и спрячусь, растворюсь под ливнем,
Вплету свой голос в дождевую сеть;
В туманы, изморось и зимние белила
Уйду, рассыплюсь искрами в росе.

Когда меня не станет в городе промокшем,
Наверно, скажут мертвые на вкус
Слова: «Ушел, и здесь его не будет больше».
Не верь. Я обязательно вернусь.

---

***

Еще не проснулся, но слышишь, вернее, знаешь
По автопокрышному «фшшшш» в расслоённость рамы,
Бестактному да-ты-ты-ты на стекле и лаю
Бесцветному, словно застиранный флаг — ветрами

Балтийскими — сыро, и всё досконально понял:
Вот там, вне обоев и кокона одеяла,
Вне вписанной пары носков в натюрморт напольный —
Хорошего мало, сухого осталось мало,

И если на улицу выйти, бесследно смоет
С дрянной акварели бездарного ренессанса,
Впитает кварталами, парковым перегноем,
В одежду апреля, что первым дождем уссался.

Сольешься в метро, захлебнешься в сплошном потоке
Плащей измочаленных, мокрых волос и сумок.
Обидней всего — невозможно застыли ноги
И где-то примерно на Фрунзенской сплыл рассудок.

Прибиться на Невском в стеклянный уют ковчега,
Без пары, нечистым, смотреть: за окном бежали,
Бегут, уходили, идут навсегда зачем-то,
И жалко всего понемногу, безумно жалко.

Больной Петербург, только-только весной пригретый,
Измучен водянкой, изнемощен и бескровен,
А дождик, наверное, будет идти все лето,
До первых осенних и, стало быть, до Покрова.

---

А караван идет, идет, идет

Давлений жесткий, резкий перепад
Родил безумство прибалтийских вихрей,
Заполнил воздух клочьями гульбы вчерашней.

Внезапной буре несказанно рад,
Как рад попутному порыву шкипер,
Холодным родникам — усталый караванщик.

От глаз продутость улиц далека,
Не близок уху перебрёх собачий,
Далек от сердца смачный мат дворовой брани.

Сегодня воспаленный миокард
Заботит невесомая невзрачность
Колючек, по пескам носимых ураганом,

И может ли иметь величину
Венок словопризнаний (или веник),
По ветру распускаемый демонстративно.

Сегодня, интересно, почему
От напрочь надоевшей в сновиденьях,
На самом деле мной не виданной картины

Так голова беспомощно гудит:
Вдогонку людям, жвачным, полорогим,
Везущим от восхода смирну, ладан, злато,

На древнем, давнем Шелковом пути,
Вдоль не шелками выстланной дороги
Шакалы бешеные лают, лают, лают…

---

Утренний сюжет

Светало — до чего хорош
Глагол безликостью начала,
Как будто кисточку берешь
Нарисовать ничтожно малый,
Неуловимо тонкий луч,
Скользящий в темноту картины
Поднять ближайшую скалу
Над глубиной морской равнины
И берег золотом разлить,
Как растекается в ладони
Плодово-мякотная склизь,
Когда до кости в горле тонет
Плодово-бархатная плоть
Эдемски тонкокожих фруктов —

Светало сладостно, текло,
И мы облизывали руки,
Невиннейший пленэрный свет
Традиций импрессионизма
Фруктовый завтрак на песке
Исполнил в действиях и лицах —

В одеждах глупых пралюдей
Невинно персики мы ели
На позолоченном холсте
В эдемских дюнах Коктебеля.

---

***

Пожалуй, теперь механизм сломался
И стало понятно: зима без края.
Откуда-то поезд уходит в Лхасу,
А здесь снегопад, и башку срывает,

Башку заметает и кружит ветром,
Вдувает снежинки буран под темя,
Еще не успеешь шагнуть за двери —
Заплеван донельзя с утра метелью.

Настолько с утра голова забита,
Допустим, что вдруг очутился где-то,
Допустим — бистро, и жуешь бисквиты,
И кремы — белее снегов Тибета,

И скатерть белеет, в глазах белеет,
Зима языком роговицу лижет,
Заносит в сугробе тебя по шею,
И, словно из давнего сна услышав:

«Сюда проходите, к свободной кассе» —
Почудится: тонут в снегу дороги,
«Последний! Последний состав на Лхасу!»
Теперь не успеть. И невольно вздрогнешь

---

***

Смелее смотри, привыкай, привыкай,
Отбыв от рутины, отчалив от быта:
Слепящих восходов не дарит река
Прищуренным взглядам и лицам закрытым.

Смотри же, смотри: на рисунке волны
Ныряют, качаясь, рассветные искры.
Гляди, помня: воды лучами полны,
Пока ты их видишь в течении быстром.

Смотри на меня, веселее, в упор,
Затем чтоб минутам веками казаться,
Мне надо, всмотревшись во взора узор,
Увидеть хохочущих солнечных зайцев,

Смотреть и смотреть, и к бессмертной весне
Уплыв от рутины, невзгод и ненастий,
Мне нужен мерцающий солнечный смех
В глубоких глазах, распахнувшихся настежь.

Ничто, никогда не течет в темноте —
Не думай, что это из мыслей бредовых.
Достаточно видеть друг друга, хотеть
Вглядеться яснее и пристальней, чтобы

Привольным потоком река растеклась
Для двух пассажиров счастливой пироги,
Не мерящих время закрытием глаз,
Не мигами темными — взглядом широким.

---

Облака

Воспаленным грустью земной глазам
В облаках покой, и от века в век,
Если слова не с кем тебе связать,
На любой вопрос в облаках ответ.

Поднимай истертый асфальтом взгляд —
Облака к земле оттесняют лбы,
В неприкрытость лиц облака галдят
Непременно кверху лететь и быть.

Если смог в глаза облака набрать,
Если смог вдохнуть ледяную тишь —
Грусть не грусть уже и сам черт не брат,
В облаках живешь, в облака летишь.

По земле ходил одинок и нем,
Единицей было твое число —
В облаках совсем одиноких нет,
В облаках увяжешь сто тысяч слов,

Тяга вниз, к земле — до чего глупа,
По земле ходить до чего смешно,
И лети, и будь, а в траву упасть
С облаков тревогой стреножит ночь.

Из ночных тревог в облака исход
Испареньем с трав ледяной росы,
И к утру на лбу высыхает пот,
В облаках уснуть улетают сны.

---

***

По-над подъязычной костью
Завязли слова никчёмно,
Набухшие гнева гроздья
Взорвать норовят печёнку.

Глухая невнятность мыслей
И споров пустопорожность,
Калейдоскопичность лысых,
Лохматых и прочих; рожи

Мне — как для быка мулета.
Захлопну я дверь тойоты
И в путь. Поищу, где лето
Отмоет с души болотных

Наносов кору и смрадный,
Воротящий запах гнили.
Поеду под арки радуг,
Колёса спрессуют мили,

И вечер подарит море —
Хранилище вечной тайны
В оправе легенд предгорий.
Закат: ускользает плавно

Светило. Беспечность ночи
Обнимет, разденусь стоя,
Всё-всё сниму, между прочим,
Как был — в чем родился то есть —

Бегом в фиолет и бархат,
Волнистую невесомость:
И звезды чертовски ярки,
И шарообразен космос,

Безмерности не пугают,
И тьма — продолженье света —
Волна, за одной — другая,
На многая жизни лета.

Вневременью доверяя,
Не надо искать причины,
И нет в моем мире края,
И нет для меня кончины.

---

***

В берегах, на рассвете синих,
Синей каплей в ресницах мокрых,
Великан придремавшей силы,
Неизбывное море, море.

Не дожди постучатся в окна,
Не дыханию ветер вторит,
В берегах, на рассвете сонных,
Небосклонное море, море.

Необъятному сердцу шторма
В берегах места мало, мало.
Кто-нибудь бы сказал: «Ну что ты?»
Отболит, ничего, нормально.

---

***

Когда на траву выпадают росы,
Когда город свеж, но покуда тёмен,
Хлебнув вперемешку от жизни взрослой,
Точнее, набравшись в дрова и бревна,

Впервые нажравшись на автопати,
Последние мятые слив таксисту,
(Ёще бы в квартиру дошкандыбати
И как-то удачнее загаситься),

Обшарив считай что все кнопки в лифте,
В итоге одним этажом промазав
(Однако нехило шары залиты),
Последний пролет перед дверью взлазишь.

Пока по ступенькам финты плетутся,
Пока вдоль перил зависаешь трудно,
Извилины клинит на мысли куцей:
Повинную голову не отрубят.

Готовишь весомые оправданья —
Фиговее глупых, глупей дурного,
И чувствуешь попой: конкретно станешь
По полной грести, и еще, и снова.

Исчерпав попытки ключами в дырки,
Поняв, что совсем никуда не годен,
Вздыхаешь, смелеешь звоночек тыкнуть —
Приплыли, финита, финал, приходит

Момент осознания с кем ты, кто ты —
Немой водевиль посильней, нещадней
Какой-то там фаусты вшивой гёты:
Маман, невменозное видя чадо,

Сползает по стенке в ночном халате,
Сползает по стенке на край циновки
И двадцать минут угорает, глядя
Как топчешься-пыжишься снять кроссовки.

---

***

Когда затянет ветер с Финского волынку,
Повымотают душу невские граниты,
Какой там сплин — остохренение нахлынет,
Любимый Питер, знаешь, да иди ты.

И если, милый Петербург, уйти не можешь,
То это не беда, пошевелю поршнями —
Подальше от твоей прямолинейной рожи,
На юг, в зеленку царскосельской шняги,

Бродить, кусая губы, под Екатеринкой
И беспричинно злиться на Чесменский стержень,
На раздолбайку-дуру, грохнувшую крынку,
Соображать: а что тебя здесь держит?

Как бы точней сказать, не в смысле здесь конкретно,
Но в общем смысле, в плане широкомасштабном.
Вот видишь: черепки, мир — боли, тлен и бренность,
Страдает баба — повод есть хотя бы.

И вдруг получится: хандра — такая мелочь,
Не стоящая, скажем, выеденных мидий,
Не говоря — падений при живом-то теле
Живого духа. Бог даст, не увидят? —

Над сладостно воспетой Нашим Солнцем урной
Пощекотать ступню печальной вечно деве:
«Послушай, солнышко. Пока никто не умер.
Ну что кувшинчик? Наживное дело.»

---

***

Смыкалась створками дверей
Подъездной лампы желтая полоска —
Бывало — некий имярек
Из комнаты,
Под вечер странно плоской,

Вышагивал в чернеющий объем,
В чернеющую жидкость зимней ночи
Незамечаемого днем
Сокровища
Стать неприметным ловчим;

Шагая улицами, плыл,
Идя, вплывал в чернильную тягучесть,
И стыла звездчатая пыль
На рукавах,
И снежистая гуща

Искрилась на воротнике,
И на ботинки осыпались блики;
Не окликаемый никем,
Не знаемый
И никому не близкий,

Тянул лучи из фонарей,
Зачерпывал ладонью лунный омут,
Шел мимо окон имярек
И утопал
В бликующем объеме,

И растворялся имярек,
И впитывался в уличные реки
До желтой
Полосы дверей —
Бывало — становился имяреку

Уютный свет невмоготу,
Из комнаты,
Болезненной и плоской,
Шел в темноту, шел в темноту,
Из темноты вылавливая блестки.

---

Зеркало

Эй, слышь, который в зеркале, какого
Рожна ты, отражаясь, рожей сник,
Живя по солнцу, торопился с новым
Рассветом видеть солнечные сны,

Вот ты, который в зеркале, послушай,
Пока не осветился циферблат,
Прислушайся, что ночь была из лучших,
И будут ночи лучше, чем была,

Пока возможно вглядываться глупо,
В зрачки ловя зеркальные лучи,
Пока не надо, вздрагивая, думать,
По ком упрямо маятник стучит,

Кого надрывно отпевает ливень,
Послушай ночь, владелец головы,
Вот ты, который там, побудь счастливым,
Нисколько не пытаясь уловить,

Что отраженье уплывает в темень,
Не признавая серым веществом,
Как безупречно отмеряют время
В потемках стрелы солнечных часов.

---

***

Заметут, заметут метели
Жечь глаза нестерпимым блеском,
Темных тел кривизну забелят,
На порядки снижая резкость,
На шкале понижая градус,
Повышая горячность кружки,
На недели, недели кряду
Заметут, заметут, закружат,

Словно дни — круголет снежинок,
Словно ночи — круженье хлопьев,
Словно цель — до весны дожить бы,
Словно жизнь — от зимы уловка.
И метели, метели всюду,
Снег везде и насквозь пронижет
И тебя на проспекте людном,
И проспект, на который вышел.

Ослепленный блестящим вихрем,
От нерезких людей уставший —
Лишь бы не было, лишь бы стихли —
Засыпаешь ты, засыпаешь,
И метели в метель саму ли,
То ли в сонм, то ли в мглу событий,
В круговерть убеленных улиц
Унесут наяву сновидеть.

---

***

Наш утлый терем не высок, не низок,
Не то чтобы широк, но и не узок.
Экономический бушует кризис,
А мы живем тихонько, крепим узы.

Куда-то вниз ползет цена за баррель,
И лихорадит фондовую биржу.
Как ухитриться быть счастливой парой
И становиться ближе, ближе, ближе?

Возможно ли гранит законов Мерфи
Разрушить? Слушай, нам ли жить в печали,
Изматывать бесценнейшие нервы?
Да быть не может, чтоб не получалось.

Пусть я не джинн, не маг и не волшебник,
Но чем не мастер отмочить сюрпризы
И мелочью какой-нибудь душевной
Свести к нулю настохреневший кризис.

Прости, суровых дней моих подруга,
Что беспорядок в комнате местами —
Слона перепаковываю в муху,
Не удивляйся, раз тебе досталась

В сожители престраннейшая личность —
Идеи фикс неизлечимый пленный:
Любая радость всяко безграничней
Любых масштабов мировой проблемы.

---

Припадок светлого сарказма

Мир подождет, и вечно терпит время,
И суета сует, когда прикинешь —
Не спешнее обрядов погребений,
Кина, что крутит вусмерть пьяный кинщик.

Уже бывало — снова повторится
В своих кругах: томиться духу в теле,
В духовке — иссиня-синюшной птице,
И смутной тени над безмолвно белым —

В бумажку, тронутую тлением и ленью,
На плоский мир «Ни холодно ни жарко»
В ответ на замирание мгновений,
Не торопясь, лирично кровью харкать.

---

***

Здесь тощие звезды ночами не светят
На выцветший город — противно, обрыдло.
Здесь холодом спины прошиты-укрыты,
Здесь пасмурно, ветер, здесь ветер, здесь ветер.

Сечет по щекам ледяное, февральский
Заснеженный дождь капюшоны срывает,
Срывает с катушек и с петель в парадных.
Весна скоро — врали. Наврали, наврали.

Куда-то в потемках заносит кривая,
И как выбираться? А надо, а надо?
Да вынесет, топаешь — топай, и ладно —
Идешь, ни с чего до ушей улыбаясь.

И как хорошо, что никто в непонятках
И в стуже пронзительной глупо не спросит,
Глотая с порывом дождливое просо:
«Все дома ли, парень? Ты точно в порядке?»

Не надо навстречу развешивать уши,
Под шапкой замерзшие, выдавить лучше
В ответ все равно не получится: «Друже,
Да.
Все потому что.
Да! Все потому что!»

---

***

Погаснет в доме свет, и, словно в раннем детстве,
Уходишь взглядом вглубь еловой тайны:
Что прячут от тебя рождественские ветви —
Гадаешь, ищешь, словно в детстве раннем.

Под одноразовой китайской светохренью,
В ее мерцанье, в пластиковой массе
Живет, скрывается и хвоей пахнет время —
Твой незаметный, постоянный праздник.

Почувствовать его, глаза не закрывая,
Легко в мишурном переливе ночи,
Когда под ложечку из живота всплывает
Серебряный волшебный холодочек,

Когда баюкает тепло кошачьей лапы,
Доверчиво уложенное в пальцы.
Спроважен старый год, оплачен и оплакан
С веселым смехом и огнем бенгальским.

Из хвойного темна, пушистого, лесного,
Вдыхается покой, и чудо видишь.
Сиянье мягкое — обскуры? диаскопа?
Воистину связующие нити:

Приходит знание, что все преодолимо,
А от тебя не так уж много надо.
Хранит твой дом, твой сон, а не тобой храним он —
Старинный самоварчик, доблокадный.

---

***

От перекрестка истошный трамвайный визг
Рвется, консервным ножом разрезает рамы,
Солнце условное падает на карниз,
Выспаться слишком поздно, проснуться рано.

Жмешься в горбатую спину дивана ниц,
То есть в подушку сопаткой, лицом поглубже,
Скрип по напернику острых стальных ресниц,
Или же скрип их врастания в глаз снаружи.

Спальная комната — шаткий больной вагон,
Скрежет трамвая впитался панелям в кожу —
Едет от невских замызганных берегов
И никуда, и никак увезти не может —

К теплому морю, где скользки венцы медуз,
Воду ласкают своим студенистым телом,
Или под горные струи кристальных друз,
В тишь ледопадов холодных, морозно-белых,

В райские дебри, зеленый покой лесной,
На запеканку к чертям, шаурму с изюмом.
Стоя на месте, грохочет мой при- цепной
На пятачке, где в тумане болот угрюмо

Лижется с Васькой заплеванная Нева,
Колют небесные очи иголки шпилей,
Невыносимо чугунная голова,
Ссука соседская что-то болгаркой пилит.

Лязг перекрестка царапает стекла в хлам,
Мутное солнце белесому сну помеха.
Счастье, что можно покинуть вагон-диван,
Выйти на улицу, просто к тебе поехать.

---

***

Оставив ночи хоронить неладное
В уютных склепах с гипсовой лепниной,
Взлетев под звездным океаном, падаю
В расстеленную лунную долину,

Где листья мягко тянут колыбельные
Ко мне с ветвей напевы и ладони
Над заводями глаз озерно-пепельных
И гладкой гальки говором придонным,

Скрывающим ответы бесконечные
На одинокий, тихий и не новый
Вопрос моей велеречивой реченьки,
Впадающей в твой шепот ручейковый.

---

Капля квантовой метафизики

Нет возможности обезличенно
Слиться вместе телам физическим,
Облакам, скоростям, дыханию —
Против квантовая механика.
В никуда разлетелись кварками,
В абсолютный ноль — и не жарко нам.
Засыпаем ночами длинными —
Разнородны друг другу спинами.
Лбом проходим в стекло витринное,
Не задерживаясь, нейтринами.
Не сплетаясь во сне нейронами,
Не болея тоской перронною.
Неприкаянными бозонами —
Только горько в подушку стонется,
Только сердце горит и бесится,
Слабы взглядов взаимодействия,
Если не прикоснуться пальцами —
Термоядерная реакция
Обжигает, и тело крошится —
В ничего, в ничего хорошего.

Бесконечность вселенной кончится
В атомарности одиночества.

Неужели друг другу звери мы
В беспощадной глухой материи?
Веществу разложиться сложно ли,
Сбросить к черту покровы кожные,
На конечной, последней станции
Стать источником радиации.
Подожди, подожди, дай вымолвить
Взрыв большого, непоправимого.

Излучение слов «я люблю тебя»
Ночь расцвечивает салютами,
Осыпает с небес на головы
Ослепительные сверхновые.

---

Из сказок о потерянном

А у вас, интересно, бывает тоже —
Посреди разноцветной веселой жизни
Королем, что внезапно, в момент низложен,
Ощутить себя, или прекрасным принцем,

Об асфальт расколовшим хрустальной туфлей
Золотые надежды сыскать подругу?
Это как дурачка не со зла надули —
Пустота щедро хлынула прямо в руки,

Это словно богатство из рук уплыло,
Было всё, целый мир трепыхался в пальцах,
Миг назад — целый мир! — и хана, и вилы:
Становись на дороге и глупо скалься —

Ни за что ни про что остаешься с носом.
Оглушенность мгновеннейшего кошмара
Четко делит реальность на до и после,
А всего… только лопнул воздушный шарик.

---

Беда

Ничто не предвещало горя,
Когда полопались расчалки,
Когда заскрежетало вскоре —
Беды ничто не предвещало.

Улыбки были лучезарны,
Пока на крыши гром не грянул,
И никому не показалось,
Что неизбежность бродит рядом,

И кот, чернее чернобурки,
Переходящий поперечно
Давно знакомый переулок,
Никем остался не замечен,

И вечер плыл чудесно светлый,
И без печали, без тревоги…
Пока веревки вились в петли,
Топтался радостно под Богом,

Шутил серьезными вещами,
Пока вострился нож точилом.
Ничто беды не предвещало,
Ну, так ее и не случилось.

---

***

Так хочется сказать, что жизнь кошмарна,
Что дни когда-то лучшие видал,
Но молча — ключ в замок, включаешь фары
И выжимаешь в пол педаль.

Летишь над говнами раскисшего проселка,
Размазываешь жижу по стеклу
Трудами пары дворников веселых
Под «I’m Your Man» от Bad Boys Blue.

Взметает грязь потертая резина,
Туда-сюда — рулем — круть-верть.
А мимо ели, сосны да осины,
И что мне жизнь, и что мне смерть.

Какой театр в дешевом балагане —
Умора в дряхлом шапито.
В полете только, в вихре ураганном
Существование. Влитой

В сиденье — царь, пророк и бог дороги,
Халиф высоких скоростей,
По-джиперски на лучшее настроен —
Летать, лететь, блистать, блестеть!

Но равновесие — реальность из жестоких.
В тот миг, когда ты полон сил,
В твое отсутствие, без жизненного тока,
Быть может, кто-то нюни распустил.

Кому-то без тебя не в радость город
И людных улиц пустота.
Уехал, счастлив — а кому-то горе.
Так было, есть и будет так:

Пока в тойоте, возбужден и светел,
Ты мчишься, комкая пути,
Печально рожки тоненькие свесив,
В депо троллейбусик грустит.

---

***

Бродить на жаре по руинам крепости,
Останкам былого когда-то города —
Мне мало сказать интересно и
До страшного странно здорово.

Ползучие корни — домов расколотых
Жильцы, проникают из тени времени
В тяжелую, душную зноем голову
В заросших нагромождениях.

Шуршат, извиваясь, клубят отростками,
Сплетают едино с развалин грудами,
И ясно: я родом из местных росстаней,
Из этих камней откуда-то.

Не боги кирпич обжигали, здешние
Обители тоже не боги рушили.
Стоять бастионам, сиять по-прежнему,
Да кабы не племя дружное,

Пришедшее с юга, а может, запада
Мостить всеблагими мечтами площади
Мои, да — родные! — своими лапами
И тучное выжать в тощее;

Мои, да, родные предметы складывать
Согласно порядкам своим и правилам,
И вижу теперь не хоромы ладные —
Обломки — забиты травами.

Для вещи в себе не хватает малости,
Чтоб статься живой, цитаделью, остовом,
Поэтому в вещь прорастаю массою,
Всем телом, до мозга костного.

И крепость моя — не стена бетонная,
Не только железо с засовом крабовым.
Мой дикий бардак — это я с загонами
И город с моими храмами.

Не лезьте с уборкой, перестановками,
«Как лучше», уматывайте с мочалками.
До странного страшно смотреть по-новому
На пустоши одичалые.

---

***

Клочками будто горизонт подстрижен,
Под редкий гребень выхвачены лохмы.
Пора вострить затупленные лыжи —
Где хорошо пока что, сделать плохо.
Открылась тяга к перемене точек,
Слагаемым места переназначить.
А карандаш — как лыжи — не заточен,
А горизонт — по-прежнему — невзрачен.

Минуты семимильными шажками
Изнашивают бутсы скорохода —
Того гляди спидометр зашкалит,
Но, как всегда, не радует погода;
И лес угрюм, космат и неприветлив,
И горы холодны и неприступны.
Телега, наспех слаженная к лету,
Округу оглашает скрипом ступиц.

Колёса — ясно — всяко не Сансары,
Оно-то не нуждается в литоле.
И всё в пути отнюдь не лучезарно,
И путь всё больше крив и лесом в поле.
Июль горит. Пора готовить сани,
И некогда заметить, как красиво,
И чьё дыхание косматыми лесами
Так медленно раскачивает ивы.

---

***

Море сквозь сон врывалось
Ярко и шумно в окна,
Сдергивало покрывало
На пол, блестело мокро,
Утром начало брало
В соке лимонно-сладком,
В действе почти сакральном
Смены трусов на плавки.

Море с утра встречало
Светом глубинной сини,
Шорохом и песчаной
Вязкостью под босыми
Бронзовыми ногами,
И подбиралось шало,
И обнималось с нами,
И на руках качало,
И отражало выси,
Рябью мельча и множа,
И оставляло бисер
На бархатистой коже,
Каплей прозрачно-спелой
Скатывалось в ложбинки,
И накалялось тело,
И расплавлялось в дымке,
В мареве невесомом
Облако плыло ватно —
Сахарная истома.

Вечер под всплеск заката
Свет выключал в округе,
Скрадывал промежутки
Между, сближал друг с другом
Трепетно, мягко, чутко;
Сумерки отмечали
Белым следы одежды.
Море тогда кончалось,
И начиналась нежность.

---

***

Вот три годика. У балкона
Ты сидишь и, пуская слюни,
Симпатичных таких драконов
По обоям цветным малюешь.

А бабуля, знаток искусства
И ценитель пейзажей разных,
Замирает, бледнеет густо
От излишне кричащих красок

И на кухню — за валерьяной,
Унимать суматошно сердце,
Очень ласково повторяя:
«Не ребенок — помощник смерти.»

Чуть попозже, в седьмом, восьмом ли,
Принесешь троячок за четверть
По английскому и запомнишь:
“Не мальчишка — помощник смерти.»

Ну а что, чем не кредо жизни —
Впечатляюще, дерзновенно.
Почему бы не взять девизом,
Распечатать — да на всю стену.

Обрядиться двуногим тигром —
Искроглазен, умен, брутален;
Для работы на годы выбрать
Подходящую специальность,

Жить назло, если болен даже,
И не выть, если даже ранен.
Вопреки всему. Чтоб однажды
Подломиться ногами в храме,

Где торжественно и красиво;
Изводя Чудотворцу свечи,
Попросить за родных и силы
От себя самого сберечься.

---

Тополиная ночь

Сеется, сеется, кружится тихо,
Белое в белое веет метелица,
Сонно-пушистая неразбериха,
Хлопьями теплые улицы белятся.

Высохший дождь рассыпается с веток,
На тротуарах узоры морозные
Изображает, и под ноги светом
Стелятся, стелятся свежие простыни.

Белая, белая неразбериха,
В спальне небесной огни не потушены,
Сброшены свежие простыни, тихо
Ангелы-дети дерутся подушками.

Вьюга пушистая припорошила
Теплые улицы. Брызги молочные
Поздние, ранние автомашины
Сеют колесами на полуночников.

Сонные, сонные кроны, седая
Вьюга пушистая кружится, кружится,
Веется высохший дождь, разливает
Белая ночь тополиные лужицы.

---

Туман

Не пугайся, иди, в молочной
Хмари нет никаких чудовищ.
Зыбко-вяжущая непрочность;
Лес игольчатые полощет
Оконечности в сонмах точек
Омывающих, худосочных.

Не оглядывайся, не взглянешь,
В слезотечных глазницах чащи,
Исчезающих и пропащих,
Не увидишь того, что тянет,
Зацепилось и тянет, тащит
Позвонки в пелену ногтями.

Из уютного, обжитого
Выволакивает наружу,
Из тепла в волокнистый ужас,
В скользко-, тонкодисперсный логос,
Плохо спрятанную ненужность
Обнажает в косматость смога.

И смотри, не смотри, по коже
Шарят очи — глаза, которых
Не бывает страшней и строже;
На дорожках твоих подножных,
На истоптанных и неторных,
На крутых берегах, отлогих —
Всюду стелется поволока.
Неусыпны и неустанны,
Провожают тебя туманы
От начальной черты до срока
Взглядом к безднам обетованным.

---

***

Растущий термометр грязно и грубо
Звенящую зелень весны приближает:
Зимы белизна расползается струпом
Болезненным, ноющим, снежно-лишайным,

Лишая холодной невинности краски.
Отчаянно смачное чавканье частым
Согласно шагам, деловитым и праздным.
И что остается? Прощать и прощаться.

Мелодия странная еле сочится.
И льется? Едва ли. Не то колокольчик,
Не то кастаньеты. Лучистый, пречистый
Ноктюрн ледянистых тонов-многоточий.

Ни словом, ни делом, ни сном и ни духом
Сегодняшний вечер, родной и ранимый,
Наполнен: напевно и нервно — разлукой —
Меня у меня понемногу отнимет.

Казалось бы, мелочь, так было и надо.
Законная, неистребимая воля —
Зима отболела — встречайте пернатых
В пенаты, а я удивительно болен.

Случайно печально, легко, бесподобно
Исполнили мне мимолетным нажимом
На линиях тихой уютной ладони
Элегию тающие снежинки.

---

***

Где божия птица гнезда не вьет,
Лавинами скалы в ущелья валятся,
Усталому путнику вечность свое
Являет бесстыдно с ухмылкой дьявольской
Ветрами исхлестанное лицо.
Покуда на крыше земной обители
Туман альпинисту кипящим свинцом
Гортань обжигает и упоительно
Пока за грудиной гудит набат,
Тысячелетними белыми волнами
До блеска вылизывает ледопад
Края оглушительного безмолвия.

---

***

Если хочется всё разломать и бросить,
Если знаешь наверно: убить всех мало,
День прошел, не начавшись — дожди и осень
До чертей надоели. Когда усталость
Смежит веки, когда одолеет дрёма,
Будет след или знак в черноте проёма.

Изменяется нечто, совсем немного —
Отольется стекло синевой сапфира.
Поднимись и ступай потихоньку, с богом,
До окна, в путешествие по квартире,
Где себе никогда не казался трусом,
Пёр, не глядя, на север осенним курсом

И, рискуя свернуть на порогах выю,
Набредал на подводные камни, грабли,
Рифы. Где обивал косяки дверные
Лобным местом своим в темноте. В награду
За ушибы, порезы, рубцы, увечья
Наступает волшебный и поздний вечер.

До окна через осень длинна дорога —
Укачает, почувствуй себя пиратом,
Еле-еле, с трудом распрямившим ноги,
Протрезвев, распахнувшим иллюминатор
После долгой, бессонной, смертельной пьянки.
Дежавю перекроено наизнанку:

Разве был здесь когда? Непременно не был.
Серебристые волны, овечьи руна —
Укрывает карнизы и крыши небо;
Тишина опускает ладонь на струны,
Гладит гриф-позвонки, и немеют нервы.
Снег идет за окном! Непривычный, первый.

---

Закон отражения

Всполохи в зеркале заднего мира,
Фары на встречке. Терзают сетчатку
Сонмища фликеров, бликов, рефлексий

Всюду — на улицах, в парке, в квартире.
Жаль, что почти невозможен, нечаян
Взгляд визави, отражение сердца…

Высветил тленность обшарпанной тени,
Прыгнув во мглу проходного «колодца»,
Солнечный заяц облезлый, заблудший —

Банки консервной продукт, отражение.
От намалеванных спреем уродцев,
Криво на стенах распластанных, в уши,

Мимо и дальше, в просторы проспектов
Отзвуки цокают, брякают, скачут.
Смотрятся в лужи деревья и травы,

Блюдом залива зеркалится небо.
Каждому крику свой отклик назначен,
Угол ушиба в падении равен

Очень примерно пологости взлета.
Знаю, в плену отражений витринных,
Отблесков хрома и мрамора станций

Сердце почувствует отсвет далекий,
Чтобы сорваться в один и единый
Угол падения. В нем и остаться.

---

***

В племени избранных, может быть, лучших,
Но недовольных существ на земле,
Не поднимающих морд от кормушек,
Ноги и жопы держащих в тепле,

Твердо уверенных в том, что наступит
Скоро всему и повсюду пиздец,
Не расстается с оружием — луком —
Дикий, чумазый, смешливый Стрелец.

Дикий и странный, задира и олух,
Тайными тропами за горизонт
Он исчезает всерьез и надолго.
Что за капризы и что за резон —

Он никогда никому не расскажет
О звездопадах небесных морей
Или о том, а бывает ли страшно,
Если бросается раненый зверь

С ревом раскатистым в жаркую битву
Против него, безобразен, когтист,
Бивни — как молнии, зубы — как бритвы,
И чья любовь помогает спастись.

Даже при солнечной, ясной погоде
Скрыты для слабых замыленных глаз
Земли, куда за добычей уходит,
В недоумённые рожи смеясь

Немощным нытикам, слепо не зрящим
Знаков огня в незажженном костре,
Неунывающий лучник удачи
С полным колчаном пылающих стрел.

---

Отчаяние

Осень-переворожея
Душу вымораживать
Подвизалась, вьет на шею
Петлями адажио

Альбиноньевого ноты.
О, трындец. Грависсимо…
Круты при(?) на(?) по(?) вороты —
Зависать, зависиметь.

Еженощно, ежеденно
В череде желтеющей
Пере-ново-вырождений
Грезы зреют те еще:

Облакам ломая крылья
Перисто-погожие,
В небо вперившись затылком,
Пасть, уткнувшись рожею

В удорожную канаву
(Ни мостка, ни брода нет),
В росы трын-травы — отраву
Перевыворотную.

---

***

«…и отделил Бог свет от тьмы.»
Бытие 1:4

Не поднимайте жиреющих жоп
С ласковых кресел и томных диванов.
В горы не лезьте, пожалуйста, чтоб
Вдруг не свихнуться однажды от странной,

Дико кощунственной мысли: ты — бог
Этой вселенной, безудержно тесной,
В миг, когда вместе и рядом с тобой
Глушит рассвет леденящую песню

Пропастей глоток и пастей каверн;
Жадно вгрызаясь в разреженный воздух,
Стоя недвижно и падая вверх,
Слушая, видя и чувствуя: просто

Из темноты выплавляется мир
В неизъяснимо спокойном триумфе —
Твой. Для тебя и с тобою самим
Твердь оживает. Базальты и туфы

Плещут, захлестывают горизонт
Дальних вершин заостренные волны;
Феноменально серебряный звон —
Стон тишины до краев переполнен

Запахом — сочная сарсапарель.
Розово-нежен и нежно-рассветен,
С вечнонадснежных зеркальных полей
Льется за шиворот солнечный ветер.

---

Змееносец*

Выжженная дорога
Золой и пылью
Аспидно петли вяжет
Окружным землям,
Угольный тянет хвост,
Подбираясь с тыла,
Пробует на язык
Темноту расселин.

Видно, зачем-то должен
Змеиной лентой,
Прах набивая в обувь,
За отвороты,
Тринадесятого знака
Боец и пленник,
Походя смерть попирая,
Печали гробить.

В легкие черпая
Вместо озона смрадность,
Легкой походкой шагать
По долам горелым,
Выбросив камни
В чужие пустые гряды,
Грудью свободной
Ручную гадюку грея.

Твердо воспитанный
Ментором хромоногим
Злить олимпийцев,
Являя свой норов борзый,
Ношу заветную
С черной глухой дорогой
Переплетая
В живительный уроборос.

Путнику шею угрюмо
Ласкает змейка,
В сажевый сумрак
Сверкает кинжальным жалом.
Кольца холодные,
Тяжесть головки-геммы
В пот ледяной освежают
Стезёю жаркой.

Выгореть или выжить —
Не думай, странник.
Сущность пути —
Это аспидное безумье
Неба,
Вхожденье к небу. Иди же,
Раны,
Боли — твоё,
Исцеляй ядовитым зубом.

*Змееносец — 13-е созвездие зодиака. Название появилось вместе с древнегреческим мифом о боге врачевания Асклепии. Кентавр Хирон обучил Асклепия искусству исцеления. Его навыки стали настолько велики, что люди просто перестали умирать. Это не понравилось владельцу ритуального бизнеса Аиду, который настучал на докторишку в администрацию Зевса. Зевс поразил Асклепия молнией и поместил его на небеса вместе со змеей, ядом которой тот исцелял людей.
20 дней знака (27 ноября – 17 декабря) называют “сожженной дорогой”, являющейся символом пути, на котором людей ждут самые тяжелые испытания. Согласно легенде, в это время (во время воздействия Змея) проезжавший над Землей на огненной колеснице сын Солнца Фаэтон сжег все живое на пути, после чего из космического мрака вылезли чудовища.